<XXII>. "ЛАГЕРЬ НА 32-Й"
Речь идёт о лагпункте при 32-й шахте Воркуты, где отец пробыл последний год вплоть до освобождения. Я там не был, подробностей не знаю. Но из позднейших рассказов мне известно, что здесь условия его жизни, бытовые, материальные и служебные, улучшились: он стал преподавать на курсах повышения квалификации, где занимались зэки. Познакомился со своим тёзкой Д. Правником. Вернувшись из армии, я даже один-два раза видел этого человека у родителей в гостях. Папа относился к нему с уважением, Правник не очень часто, но довольно регулярно проведывал отца, когда тот болел. В начале февраля 1958 папа умер от второго инсульта, пролежав без сознания два дня. Мы не сумели или забыли сообщить этому человеку о папиной смерти, и он буквально на другой день после похорон пришёл вновь его... проведать! Мама, встретив его у входа в квартиру, огорошила гостя сообщением, что «Давида Моисеевича нет, он умер, умер...» Не сумев войти в положение несчастной вдовы, Правник... обиделся и больше к нам не приходил!
Я в это время работал редактором заводского радио на крупнейшем харьковском заводе и был по работе тесно связан с редакцией многотиражки и печатавшей её заводской типографией. Спустя какое-то время случайно узнал, что начальником этой типографии в конце 40-х – начале 50-х был тот самый Правник. Вроде бы, он рассказал анекдот о Сталине или допустил ещё какую-то политическую вольность, и его, будто бы, арестовали по доносу. который настрочил начальник одного из отделов (тоже еврей)...
Здесь, на 32-й, отца посетила мама. Её в начале 1955 года, после неоднократных наших и отца обращений в правительство и прокуратуру, а также к отдельным влиятельным лицам, освободили по амнистии. Десятилетний срок, по представлению Генпрокуратуры СССР, был ей заменён на пятилетний – специально для того, чтобы освободить по Закону об амнистии от 1953 (эту амнистию в народе называли то «ворошиловской», то «бериевской»).
Амнистировались почти исключительно уголовники, а из осуждённых по 58-й статье – лишь те, чей срок не превышал пяти лет. Таких было совсем мало: по этой статье начиная с конца 40-х меньше десяти лет не давали. Но теперь, когда постепенно, но неуклонно стали лагеря «разгружать», мамино «дело» пересмотрели. И «десятку», которую она получила, с точки зрения юридической, буквально ни за что, заменили «пятёркой», - тоже фактически ни за что. Это был благовидный способ освободить без оправдания, без реабилитации.
Вернувшись в Харьков, мама принялась за активные хлопоты об освобождении мужа, о его и о своей реабилитации. Но дело вначале шло с великим скрипом. Непогрешимое государство отказывалось признавать свои грехи. Пока что мама решила съездить к отцу повидаться – и в сентябре 1955 поездка состоялась. К этому времени отец был уже расконвоирован, свободно ходил по Воркуте. Они зашли в фотографию, сфотографировались, - это их последний совместный снимок. (Он воспроизведен в моей книге о Б. Чичибабине с текстовкой, которая ошибочно относит снимок ко времени возвращения отца из лагеря. Нет, редактор книги – мой племянник Е.Е. Захаров ошибся: на фотографии запечатлён зэк – правда, расконвоированный. А мама, хотя и на свободе, но ещё не реабилитирована…)
Отцу оставалось томиться в неволе ещё долгих семь месяцев.
Далее читать "XXIII. Чернильная борьба".http://proza.ru/2011/06/22/1647